Рецензии
Израильский литератор Григорий Розенберг
на роман Ирины Мороз «Другие»
Так вышло, что вначале я познакомился со стихами Ирины Мороз. До знакомства с ее прозой и с ней самой. И во многих ее стихотворениях как искорки вспыхивали ярко зримые, физически ощущаемые образы. «Целлофановый воздух / Холмы обнимая, дрожит». Читал — и уже не только видел, как он бликует на своих целлофановых заломах, но и слышал, как шуршит этот воздух, плотный, прозрачный, глянцевый.
Может быть, поэтому, читая ее стихи, заподозрил я в авторе живописца, рисовальщика.
И не ошибся.
Следующее знакомство было на выставке ее живописи, на которой мне многое стало более понятным. И стиль ее живописи, и образы, и темы, и метафоры — оказались общими и для изображений, и для слова.
(Увидев картину «Яблоки», я сразу вспомнил тот целлофановый воздух).
Проза Ирины для меня открылась в ее романе «Другие».
Мне кажется, роман этот, как, кстати, и её живопись, может быть интересен читателям разного уровня. И внешний слой, и глубинный — захватывающе интересны.
Самый внешний слой — для любителей детектива, фантастики, острых сюжетов, когда «что дальше» важнее всего другого и не отпускает до конца.
А вот глубинные слои — они для тех, кто нуждается в понимании, в вопросах и ответах, в сопереживании и главное — в думанье, обобщении и кайфе от гармонии.
Точное и объемное название «Другие» — уже начало повествования.
Приходилось ли вам быть другим? Чужим среди своих. Когда живешь в окружении себе подобных, тех, кого считаешь своими, и вдруг, в какой-то момент обнаруживается, что нет. Что ты вдруг оказался чужеродным в своей родной среде. Когда друзья, соседи, знакомые не только стали чужими, но даже враждебными и опасными.
Видимо, есть какой-то общий закон в социальной психологии, порождающий это явление. Поводы разнообразны: болезни, инакомыслие, наветы, предубеждения... Евреи, на протяжении веков познающие это на своей шкуре, один из самых ярких примеров. И то, что сюжет романа разворачивается в Израиле, не просто оправдано, но и дает множество деталей для метафорического понимания текста.
Анализ понятия «другие» охватывает значительный объем явлений и проблем.
Но есть еще одна сторона — эстетическая. Герои романа, превращающиеся в «других», напоминают о приеме изобразительного искусства, когда объект выносится в несвойственную ему обстановку (кукла в шкафу на булыжной мостовой) или выполнен в необычном для него материале (чашка и блюдце из меха), и свойства этого предмета открываются с неожиданного ракурса. Тут, кроме философских обобщений, возникают ассоциации эстетические, в которых живописный опыт автора отчетливо виден.
Гиперреализм, в котором выполнены многие работы Ирины, отличается от фотореализма тем, что реальность-то придумана, а вот детали этой реальности достовернее, чем на фотографии, резче и объемнее, чем в натуре.
Такими деталями насыщен и текст романа.
И голубые гиганты так достоверно и предметно вписаны в будничную реальность Израиля, что кажутся еще реальнее, чем узнаваемые обычные герои.
Детали быта, политики, религии, одежды, внешности - будничная повседневность обычных израильтян не теряет своей реалистичности от появления фантастических персонажей.
Потому и эпидемия голубых гигантов в романе легко и узнаваемо связывается с эпидемией короны вокруг нас, сегодняшних читателей, углубляя понимание реальных наших проблем.
Да и эпиграф, выбранный Ириной для романа, прекрасно ложится и на наши сегодняшние реалии, и на реалии одной шестой части света:
«Лилипуты никогда не выберут своим вождём Гулливера. Они выберут лилипута, который будет утверждать, что лилипуты великий народ». Джонатан Свифт.
И последнее, но не менее важное, о чем я хотел бы сказать, это о языке романа. С удивлением обнаружил отсутствие общепринятых сегодня ляпов, как смыслового, так и грамматического свойства, которые сплошь и рядом выпирают из произведений даже признанных и популярных авторов.
Легкий, ироничный, естественный и чистый язык — для меня безусловно визитная карточка автора.
А внутренний ритм литературной речи Ирины, звуковая и ритмическая аранжировка — это напрямую из ее стихов.
Когда Ираклий Андроников, знавший и любивший стихи поэта Виктора Гончарова, узнал, что тот еще и скульптор, он восхитился этим открытием:
— А я всё думал, зачем поэту такие ручищи!
Когда начинаешь осознавать синтез разнообразных дарований Ирины, тогда и восприятие ее произведений делается богаче.
Надеюсь на счастливую судьбу этого романа и на судьбу новых произведений Ирины Мороз. Художника во многих смыслах этого слова.
Михаил Копелиович, Маале-Адумим.
Девятый выпуск иерусалимского альманаха
«Огни столицы»
Начало романа «Другие» напомнило мне первые главы классической антиутопии англичанина Джона Уиндэма «День триффидов» (1961; русский перевод — 1966). Не в смысле плагиата, упаси Бог, — а по силе фантазии и достоверности ее словесного оформления. Если развитие сюжета окажется в рост исходной ситуации, то Израиль можно будет поздравить с возрождением подлинной социально-психологической фантастики, противостоящей современным пустым и пошлым «фэнтези».